Зачастую все, чем мы занимаемся в жизни, вне зависимости от сферы деятельности и профессиональных достижений, является подготовкой к постройке дома своей мечты и разбития сада своей души.
Вот сейчас я пишу эти строки, валяясь в постели на даче… Ваше богатое воображение уже, вероятно, нарисовало живописную картину: уютный домик в сосновом бору, потрескивающие дровишки пылают в камине, кровать с высоким изголовьем и множеством подушек, в ней автор с ноутбуком, а подле свернулся клубочком британский кот. Все верно, ничего не упустил из ваших фантазий? А , вот еще: дети уже уснули, а красавица-жена вот-вот войдет в спальню с бокалами вина…
А вот и нет! Прогоните прочь ваши видения: хотя я сейчас действительно лежу в постели с ноутбуком, но лишь потому, что я сегодня наступил на доску с торчащим из нее ржавым гвоздем, и нога моя забинтована. Жена, накормив семью и уложив спать детей, бегает по огороду с лейкой, поливая свои драгоценные цветочки и другие «растюшечки», названия которых я запомнить категорически не способен, хотя и смог осилить в свое время как минимум три тысячи анатомических терминов на той же латыни. Из всей этой фантазийной мифической дачной картины, пожалуй, только кот немного соответствует истине: он, действительно, британский, и, действительно, спит, свернувшись клубочком, но не на моей постели, а на развале обрезков вагонки у окна в будущей гостиной. Он старательно разгреб досочки лапами и устроил себе уютную лежку, откуда, когда не бывает занят сном, снисходительно наблюдает за нашей дачной суетой.
В моей жизни дача всегда занимала одно из самых главных мест. В более-менее сознательном детстве и юности мое бытие делилось на школьно-городскую скукотищу и настоящую летнюю жизнь, которая протекала на даче. В туманно-осенне-дожде-снежно-зимнем ленинградском школьном бытии было много домашних заданий, книг, музеев и кино, но так не хватало настоящего солнца, неба, бескрайних, как тогда казалось, вод Финского залива, шелеста крон огромных деревьев, запаха растертых между пальцами травинок, аромата парной земли после дождя, сухих коровьих лепешек, заноз в пальцах, тягучей велосипедной цепи, норовившей зажевать брючину, скользких шляпок маслят под сосновой хвоей, изогнутой под тяжестью рыбы удочки, вечернего костра и жара печеной картошки – словом, всего того, что и составляло подлинную жизнь в детстве. Все эти небывалые чудеса исчезали почти разом – одновременно с хрустом гравия под колесами отъезжающего с дачи в конце августа дедовского «Жигуля» или, если деду было несподручно ехать в город, то с нарастающим рокотом электродвигателей пригородной электрички, оставляющей в небытие еще одну станцию дачной жизни. Хотя в сентябре на один или два выходных дача и могла воскреснуть, но с наступлением холодов она надежно растворялась за сплошной пеленой дождей и туманов за закрытыми дверьми городской квартиры.
Зато месяц май становился для меня самым настоящим праздником. Праздником Летнего Предчувствия. На майские праздники дороги на дачу еще могли быть размыты вешними водами, а дом быть совершенно холодным (если кто не знает, во времена СССР не разрешали строить кирпичные печи на дачах, чтобы дачный дом, не мог подходить для постоянного проживания). Мой дед, который был избавлен в силу своего почтенного возраста от всеобщей коммунистической повинности маршировать на майских демонстрациях солидарности всем трудящимся планеты, совершал на майские праздники первую пробную вылазку на дачу. Нас он обычно с собой не брал, и известий из дедовской «дачной» экспедиции я всегда ждал больше, чем новостей об очередном полете космонавтов:
— «Ну как там? Снег уже точно сошел? А дорога? Ворота открываются? А будка стоит? Ничего не украли? Мышей в доме нет? А мальчишки были?» – Я заваливал деда самыми важными для меня вопросами. Дед обстоятельно усаживался на дубовый стул из старой жизни и начинал неспешно рассказывать, как именно выглядит дача после зимовки. Он не упускал ни одной детали, и я вскоре уже ясно видел, где на дороге к нашему домику появилась новая лужа, какие ветки на деревьях в саду поломало зимой снегом, и где на доме облупилась краска.
Школьные заботы ни разу не дали возможности увидеть наш яблоневый сад в майском цвету, но шерстистый солнечный ковер из одуванчиков с началом летних каникул всегда был в моем полном распоряжении. Также как теперь мой кот, который начинает рваться из машины, как только мы подъезжаем к даче, я тогда, едва поставив вещи на крыльцо, бежал на соседнюю улицу узнавать, приехали ли мои друзья. Приходилось свистеть, осторожно кидать в окошки мелкие камушки или оставлять записки, сделанные палочкой прямо на грунтовой дороге: «Мишка! Я приехал!» Подпись была необязательной – Мишке всегда было понятно, кто автор записки.
Момент встречи после зимнего небытия был поистине высшим переживанием, которое тогда только могло быть известно мальчишкам. Хотелось куда-то вместе бежать, мечтать, строить планы, пытаясь объять в своих мыслях целую жизнь, которая, тогда еще не расплескавшись, лежала перед нами во всей своей манящей неизведанности в трех полных календарных месяцах лета. В начале лета следующий учебный год был почти также нереален, как теперь кажется нереальной грядущая пенсия. За день мы проживали столько же, сколько сейчас порой не охватишь и за пару недель. В дачной жизни обычная поездка в магазин в соседний поселок представлялась настоящим путешествием, сопряженным со многими опасностями: ведь злобные деревенские пираты, норовящие с восторгом индейцев, снимающих скальпы, скрутить ниппеля с твоего велосипеда, могли коварно подстерегать нас за любым углом.
Дачные друзья автора Леша (слева) и Миша (справа). Автор с собакой Урсиком на руках. Фото конца 1970-х годов. Удивительно… Хотя, впрочем, ничего удивительного в этом нет: подружившись на даче в пятилетнем возрасте, мы, разменяв шестой десяток лет, до сих пор являемся хорошими друзьями. И, глядя уже на своих детей, строящих с друзьями шалаш у нас на участке, я надеюсь, что и для них дача преподнесет свои волшебные дары, которые они сохранят в своей душе на всю жизнь.
Простой поход в лес дарил упоительное чувство растворения среди тогда еще гигантских деревьев, которые были здесь и до нас и, по всей видимости, будут еще долго и после. Под их сенью детские страхи казались смешной мелочью, которую даже не стоило принимать во внимание. Прикосновение к стволу дуба, который, по слухам, рос еще во времена Петра Великого, воспринималось как священнодействие. Лес рядом с дачей подарил мне великое множество незабываемых образов, которые так сопровождают меня всю жизнь, и, пожалуй, складывающих воедино то, что я могу назвать самим собой.
Места эти были для нас особыми. Даже простой поход за грибами превращался в священнодействие. В ту пору садоводов и прочих дачников было еще не много, и грибы в изобилие водились в окрестных лесках. Выполнив свои обязанности по наполнению корзин, родители и их друзья неизменно находили место, специально оборудованное заботливой рукой, для привала усталых лесных путников. Сосед и первый председатель нашего садоводства, дядя Гриша, извлекал из рюкзака аккуратную бутылочку и приступал к подготовке посредников между бутылочкой и грибниками. Можно было, конечно, пить и из банальных стопочек, но у дяди Гриши был свой ритуал, превращающий процесс в ритуал, который бы уже было невозможно назвать каким-либо примитивным словом. Дядя Гриша готовил два типа водочных стаканчиков, в зависимости от пожелания компаньонов. Закуска, понятное дело, уже была заранее приготовлена и представляла аккуратно настроганное сало на черном полукруглом хлебе, кружочки докторской колбасы на булке и лоснящиеся краснобокие помидоры. Были еще и огурцы. Но их ожидала особая почетная миссия. Тщательно вымытый пупырчатый огурчик разрезался пополам. Далее, перочинным ножиком в мякоть огурца вырезалась конусом вглубь, на пару сантиметров, и выбрасывалась. Огурцы стопочки раздавались желающим, и в углубления разливалась водочка, Старка, если не ошибаюсь. Естественный порыв тут же получившееся сооружение и опрокинуть, пресекался дядей Гришей. Обычно, он рассказывал какую-либо историю на несколько минут, давая водке и огуречному соку подружиться между собой.
Тогда я, естественно в силу малолетства, не мог вкусить букета получавшегося напитка, но по лицам участников компании, видел, что огуречный сок явно украшает процесс. Позже, лет через 20, когда я впервые попробовал повторить ритуал, то немедленно убедился, что даже самая жесткая водка, отдохнув пару минут в огуречном стакане, приобретает необыкновенную мягкость. Вторым достоинством огуречного произведения было то, что стенки его могли служить немедленной закуской. Высоты стакана-огурца обычно хватало на 3-4 приема. Вторым вариантом лесной стопочки была берестяная. Дядя Гриша аккуратно снимал с березы полосу бересты и складывал ее конусом, закрепляя стенки в прорезях. Многослойная конструкция обеспечивала герметичность. Выглядели они очень романтично.
Вот такое отступление… Детство на даче было для множества таких же как я городских мальчишек тем сказочным периодом почти волшебной жизни, когда была возможность среди грядок клубники, кустов малины и штакетника заборов запасать счастье не только на предстоящий учебный год, но и на всю последующую жизнь.
