Сентябрь 1941
Поселок Большая Ижора
Ленинградская область
Отличная выдалась осень. Мягкая, теплая солнечная. Да и спокойно здесь, в Ижорах. Не то, что было под Нарвой. Там – выйдешь на улицу, и вся деревня вымирает. Как же – оккупанты. Того и гляди получишь пулю в спину.
Старший оператор станции радиобнаружения самолетов Редут-3 Гриша Гельфенштейн блаженно потянулся, расправляя застывшие от четырех часового сидения на деревянном рундуке на боевом дежурстве. Полдень. Погода - просто красота. Отсюда, с высотки в Большой Ижоре открывается чудесный вид: за темно зеленой полосой крон корабельных сосен изумрудная полоса воды Финского залива. Правее – виден играющий на солнце золотом купол Морского собора в Кронштадте. Отличный ориентир.
За краем поля – низеньке деревянные домишки. В одном из них, брошенном, с начала сентября и разместился боевой расчет радиоуловителя самолетов – новой совершенно секретной техники. Многие, включая и командование флота до сих пор относится к новинке с подозрением. Ну, скажите на милость, где это видано, чтобы самолет можно было определить за горизонтом. Не видно его, не слышно, а эта станция – уже сигналит цель, одиночная, квадрат такой то, курс такой то. Вот дела то! Да и войска противовоздушной обороны создали перед войной – 13 апреля 1941 года. А обучался Гриша на самом первом образце Радиоуловителя – РУС-2 в Баку, куда станция была передана после испытаний под Москвой. Призвали его из Одессы. Комиссию прошел. Комиссар посмотрел и сказал – “Глаза у тебя хорошие. Голова хорошая”. И направил Гришу служить в спецвзвод. Что за Спец? Все подобрались с высшим или средним специальным образованием. Ну и Гриша затесался – со своими знаниями физики и математики. Потом выяснилось в чем дело. Интересное занятие, почти волшебство. Кабина крутится, сидишь в ней – смотришь на прямоугольный зеленоватый экран. На нем линия электронным лучом рисуется. Как толще станет и ярче - значит, где-то радиолуч от самолета отразился. Летит, значит, кто-то там далеко. Чем больше самолетов в группе – тем толще и ярче линия. Первый уловитель – РУС-1 был громоздок – располагался на нескольких машинах, расставленных вдоль границы, и мог фиксировать только факт пересечения условной линии самолетом. Сказать сколько самолетов, куда летят – было невозможно. Вскоре в войсках их стали использовать просто как автомобильные радиостанции – другой пользы от них не было. Однако, спецы из Ленинградского физико-технического института быстро усовершенствовали систему.
После обучения в Баку в марте Гришу аттестовали как старшего оператора и в начале апреля 1941 года направили Гришу в 72 отдельный батальон ВНОС войск ПВО.
Квартировался полк в Песочном, на севере Ленинграда. Послужил Гриша на Русах, но вскоре и их заменили – поняли, что тяжело операторам работать в крутящихся кабинах. Оператора Петра Васильевича Шакалова – здорового мужика 30 лет – учителя из Рязанской губернии Гриша после смены вытаскивал на руках – не держали его ноги. Да и дальность обнаружения была не ахти. Прислали через два месяца совершенно новые системы – Редут. Вот это уже были аппараты! Тут уж на большом – сантиметров пятнадцать в диагонали – экране луч не просто полоски рисует – а импульсы-всплески, похожие на горы. Гриша любил разгадывать головоломки импульсов – кто летит, сколько самолетов, куда летят, зачем. Вскоре, в его смышленом уме родилась и методика определения количества самолетов в обнаруженной группе по характерам импульсов…
Война настигла Гришу в Песочном. На второй день после объявления войны гитлеровцы полетели бомбить Ленинград. Гриша был в тот день разводящим в карауле. Услышав гул мотора и хлопки разрыва зенитных снарядов, поднял голову. Прямо над ним, невысоко – метрах на трёхстах летел самолет с крестами на крыльях. Вдруг, из-под брюха медленно, как бы нехотя, отделилась огромная черная сигара и с воем понеслась вниз. “Все, и повоевать не успел” – промелькнула мысль в голове. Отрезвил истошный крик: “Ложись!!!”. От страха Гриша забыл про законы своей любимой физики. Бомбу по инерции отнесло на сотню-две метров в сторону. Самолет же тот уже подбит был и освобождался от бомбовой нагрузки. Пилотов в плен взяли.
После была деревенька Логи под Нарвой, где 72 ОРБ ВНОС обеспечивал противовоздушную оборону Балтийского флота. Однако, вскоре и оттуда пришлось отступать. За Нарвой по ночам было видно зарево. Отступать страшно – можно и не успеть, попасть в окружение, но сытно. Интендантам было велено пустить на расход все запасы. Кормили очень сытно. Сигареты были любые – и Герцоговина Флор, и Звездочка, и Сальве. Только дороги были плохие – аппаратуры – там же лампы! – приходилось вынимать из стоек и держать на руках. А аппаратура не из легких…
В Ленинград вернуться уже не успели. Дорога в Петергофе уже была перерезана немцами – спасибо доблестному кавалеристу Клименту Ефремовичу Ворошилову, всего за неделю командования Ленинградским фронтом, сдавшим немцам Шлиссельбург. Хорошо, что Товарищ Сталин вовремя назначил Жукова новым командующим.
Пришлось Григорию Гельфенштейну вместе с батальоном остаться на Ораниенбаумском пятачке – кусочке земли на берегу залива от Ораниенбаума до Керново. Пятачком он стал только 15 сентября – когда гитлеровцы прорвались к Финскому заливу у Петергофа и Стрельны. Тогда и командир Редута – лейтенант Гусев погиб. Как узнал о прорыве немцев к Петергофу, а сам он из петергофских был – там и семья у него была, - взял грузовик и двоих солдат и попытался своих из Петергофа вывезти. Да, только подстрелили его немцы у мостика у прудов. Новым командиром назначили воентехника Лившица.
Местные после называли пятачок “республикой”. А что? Власть своя – советская, газета издается, госпиталя, даже железная дорога действует – от Калище до конечной – в Мартышкино. Поезда, правда, ходят под огнем противника, но ходят ведь! Тут же сосредоточены флотские дальнобойные батареи – и в фортах Серая Лошадь, Краснфлотском, как теперь называли Красную Горку, и на Кронштадских фортах и самом острове Котлин, на железнодорожных платформах бронепоездов “За Родину!” и “Балтиец”. С черноморского флота вывели четырехорудийную 180 мм 19-ю батарею. Да что батарею – в Ораниенбауме встал у дамбы крейсер “Аврора”. Орудия его воевали на Дудергофских высотах, пока Красное Село не было захвачено немцами. Это новый командующий фронтом придумал снять со старых, уже почти бесполезных на морском театре боевых действий линкоров и крейсеров, выведенных из Таллина и ныне запертых в Кронштадте дальнобойные орудия калибром от 100 до 305 мм и возложить на них артиллерийское прикрытие города. На передовых разместились наводчики-корректировщики огня, при малейшей активизации немецких войск, вызывавших по радиосвязи мощный и прицельный огонь морских орудий. Настоящий огненный щит вокруг города получился. Вот немцы и остановились – не смогли далее продвинуться. Фашистов остановили у Пулковских высот на юге и по старой государственной границе – на Карельском перешейке. На Ораниенбаумском плацдарме, немецкие войска были остановлены на расстоянии в среднем в 25 километров от берега, как раз в радиусе дальности действия береговых батарей при стрельбе снарядами образца 1911 года.
Гришин батальон встал на позицию в поселке Большая Ижора. Позиция у дороги на высотке очень понравилась командирам. Машины замаскировали – обнесли со всех сторон забором из стволов деревьев с ветками, прикрыли кустарником – только антенна торчит. Зато с воздуха никак не поймешь, что тут боевая техника притаилась. В Прибалтике даже в дома для маскировки заезжать приходилось – разбирали стену и заводили машину в дом, через крышу антенну выпускали. Тут же и кустов достаточно. Хорошо укрылись. По периметру позиции вырыли окопы круговой обороны – мало ли что. Невдалеке – в кирпичных капонирах – зенитные орудия. За поляной – хорошая такая поляна - деревянные жилые дома. Часть из них заброшена – ушли люди от войны в Ленинград. В одном из таких домов и разместились боевые расчеты станции “Редут”.
Место красивое – за полем – извилистая речка с черной торфяной водой, за речкой – сосенки на песчаном холме лезут ввысь, стараясь перегнать друг друга. С другой стороны – за дорогой – высокий еловый лес. За позициями зенитчиков – дальше от берега, чуть вниз – под уклон – колодец в деревянном срубе, глубокий – вода все время студеная. Повар оттуда таскал воду и на умывание, и к кухне. Машины с аппаратурой поставили так, чтобы в случае прорыва немцев, можно было столкнуть их под уклон в речку и забросать противотанковыми гранатами. Они тут – в желтом рундуке под рабочим местом оператора. Для лучшего осознания все ответственности, так сказать.
Один раз рядовой Гельфенштейн уже порывался использовать гранаты в деле. Земля вздрогнула, и по ушам ударили чугунные сковородки взрыва. “Танк! Танк прорвался!” - Гриша приоткрыл занавеску в домике. Из деревеньки бежали люди. “20 мм кроет – видать, где-то танк-разведчик близко подошел! – сказал пожилой солдат, уже понюхавший фронтового пороха. И точно – еще один взрыв, потом третий. Разрывы – сухие, приглушенные – калибр то – невелик. Невидимый враг откуда-то из леса за полем методично обстреливал Ижору.
- Да что ж они, не делают то ничего! - воскликнул Гриша. Кровь восемнадцатилетнего пацана бурлила. Так они нам всю нашу аппаратуру разобьют!
Григорий кликнул помощника – оператора:
- Так, быстро - бегом к машинам!
Взяв в рундуках по две противотанковых гранаты, рядовые кинулись в сторону, откуда доносились выстрелы. Перебравшись по цепочке валунов через речку – видать местные жители давно еще для переправы их здесь сложили, Гриша с товарищем вскарабкался по склону наверх. Обойдя последние дома поселка на том берегу, миновали картофельное поле и, пригнувшись, двинулись в сторону дальнего леса.
“Стой, стрелять буду!” – резкий окрик заставил замереть на месте. Обернувшись, герои истребители немецких танков увидели пожилого солдата, целившегося в них из трехлинейки.
- Стойте там, где стоите! А то стрелять буду!
- Да почему? Мы танк немецкий подбить хотим – вот гранаты взяли.
- Да вашу… Артисты рабочей самодеятельности! Вы ж на минное поле залезли! А ну, посмотрите вокруг!
И точно, то здесь, то там – клочки повядшей травы – верно - под ними мины стоят. Хорошо, что с детства нет привычки пинать, что из-под земли торчит – хоть камешек, хоть кочку.
- Стойте не шевелитесь! Вот теперь слушайте внимательно, что я вам говорить буду: - сейчас на месте медленно поворачиваетесь, и обратно по своим следам идите ко мне.
Побелевшие со страху товарищи развернулись – и, стараясь высоко задирать вмиг ставшие ватными и непослушными ноги, – след в след пошли обратно.
- Ну что? – Облегченно ухмыльнулся в густые седые усы караульный, - Скажите спасибо, что не разорвало вас. Вот, давеча, корова за Сагомильем пошла травку пощипать на поле, – так ее разорвало, да и опору электрическую завалило. Будем теперь без света сидеть. Кто теперь линию нам прокладывать будет? Вы, вот теперь что, идите к обратно к себе, и занимайтесь своим делом. Кому положено танк уничтожить – так его уничтожат. Вы тут самодеятельность не устраивайте. Подвиг, видать, захотели совершить. Так лучший подвиг – своим делом хорошо заниматься. Каждый должен на своем посту воевать. Ну, все – идите отсюда.
Еще одно недавнее боевое приключение надолго запомнилось Григорию. Сменившись с дежурства, старший оператор смены вышел из машины и вдруг: “пах-пах-пах” - три пули подряд просвистели совсем рядом. Гриша моментально присел за чахлое, но все-таки деревце. Ага, – вдали у лесочка группа в маскхалатах – человек 15-17. Немцы! Десант! Гриша, пригнувшись, побежал к домику. “Ребята – Немцы!” Все повскакали с мест, похватали винтовки. Тут же в дверь вбежал сельчанин. Глаза круглые:
- Братцы! Спасайте – немцы напали. Ехал с бидонами на телеге. Так десант немецкий обстрелял. Лошадь понесла, все бидоны растерял. Вон там – у леса они.
По телефону тут же доложили командованию. Прозвучал сигнал боевой тревоги. С винтовками, гранатами и ручным пулеметом заняли оборону в окопах вокруг машин. Сердце колотится, как паровой молот. С немцем ведь схватиться придется. Никто ведь толком и не воевал еще. А тут командир – “Примкнуть штыки!” В штыковую, значит, пойдем. На десантников немецких. Ну, надо – значит надо. Примкнули солдаты к своим карабинам штыки. Примкнул и Гельфенштейн . Стрелял он хорошо, а вот в штыковую не ходил. Подумал – лучше бы, конечно, в перестрелку вступить. Шансов больше. А то ведь пока мы до них дойдем так они и перестреляют нас. Бравый командир-воентехник Лившиц между тем вытащил из кобуры свой наган и… пошли все вслед за командиром в атаку на них. А немцы все не стреляют. Стоят, смотрят на красноармейцев, ощетинившихся плоскими штыками. Жуть. А пулемет – сзади остался. Если стрелять начнет – так всех и положит. Похоже, что плохи дела.
Но, командир вдруг остановил бойцов и пошел один вперед к тем, в маскхалатах. Бойцы замерли – что-то будет? От группы немцев тоже один отделился – пошел навстречу. Подошли они друг к другу, поговорили немного, потом посмеялись. Что ж происходит? Непонятно!
Вернулся воентехник – довольный, улыбается. Группа в маскхалатах же свободно дальше пошла. Командир сказал, что это – свои, учебная команда снайперов Балтийского флота. Три дня они ходили по побережью на учения, после приняли фронтовые 100 грамм накопившиеся в серьезную порцию за три дня и зашли по пути в Ижоры повеселиться.
- Ничего себе повеселились! - возмутился Григорий.
- Да если бы они хотели вас убить – так давно бы вас убили – ответил командир. – Это ж снайпера. А так они просто с вами пошутили…
Да вот, теперь было самое время выпить водки. Вообще то, фронтовые 100 грамм бойцам Отдельного Радиобатальона не полагались. Но сметливый старшина написал в заявке “ОРБ” не расшифровывая аббревиатуры. Интендант, переспросив его “Отдельный Развед Батальон?” и получив в ответ утвердительный кивок головы, подмахнул бумагу - разведчикам водка полагалась. С тех пор жизнь в батальоне пошла веселее. Только не для Гриши – водки он не пил. Отдавал свою пайку товарищам. Но вот, однажды Гриша увидел, как товарищи, махнув водки стали закусывать ее ароматными, розовыми, с белыми прожилками и слезинками кусками ветчины на черном хлебе.
- Старшина, дай и мне кусочек ветчины – попросил Григорий – сто лет ее не ел!
- А тебе ее и не положено, - дружелюбно ухмыляясь ответил старшина.
- Как не положено? Чем же это я хуже других? – возмутился Гриша.
- Как чем? Ты же водки не пьешь – вот тебе ветчины и не положено.
- Ах, не пью?! А ну давай сюда водку! Давай и ветчину!
С тех пор стал Гриша водку пить. Потом с товарищами кооперировался – сегодня ты мои 100 грамм до стакана добавляешь – завтра я. Хорошо!
В Сагомилье – в деревеньке через дорогу стоял полевой госпиталь. Грише приглянулась там темноокая сестричка Аннушка. В свободные часы она составляла компанию для коротких прогулок. Гуляли по самой деревеньке. Многие дома были оставлены хозяевами, и было интересно ходить от калитки к калитке и читать прикрепленные таблички с именами хозяев. Фамилия, правда, в большинстве случаев, была у всех одна и та же – Карху. Медведь - значит это финское слово. Большинство в Сагомилье были финского происхождения. Когда времени было чуть больше – спускались вниз к Примрскому хутору, где речушка с темной водой причудливо проложила себе путь между валунов, нарезав красивые обрывчики и мыски. Ниже по речке, говорили, когда-то раньше, чуть ли не при Петре Великом была пильная мельница с плотиной. На бережок и устраивались Гриша с Аней, вели долгие, если позволяло время, беседы обо всем на свете.
Недолгие часы отдыха чередовались с дежурствами. Однажды, вернувшись со службы Григорий застал сослуживцев радостно возбужденными.
- Слушай, Гриша! А ты винтовку то свою давно чистил?
Винтовка – громкое название для допотопного канадского карабина Росса времен Первой мировой, выданной из царских еще запасов. Григорий поставил оружие в пирамиду: - А что?
- Да понимаешь, тут вот какое дело: приходил местный, пожилой мужик уже. Вот тут – пара домов отсюда живет, лошадь у него – кормить уже нечем. Просит ее шлепнуть.
- Как шлепнуть?
- Как, как - из винтовки понятное дело шлепнуть. Ты же, Гриша, у нас первый стрелок. Да и ружье свое давно не чистил – вот и почистишь потом заодно.
Насчет винтовки – это верно. Хорошо перед чисткой выстрелить разок. Нагар легче отходит. Лошадь пристрелить? Хм…
- Да ты Гриша уж сходи! Хозяин вечером на котлетки обещал пригласить. Сходи, уж стрельни разок - не подводи нас.
Ладно, раз ребята просят – надо идти. Гриша закинул ремень карабина на плечо и пошел к хозяину лошади. Узкая улочка мощеная булыжником – только что телеге проехать. Ну, вот и дом: небольшой, в два окна, крашеный зеленой краской домик, крыт дранкой. Двор огорожен жердинами. Во дворе, перед сараем ходит лошадь. Красивая. Глаза большие. Грива длинная. Рядом совсем пожилой уже человек – хозяин.
Хозяин увидел Григория, засуетился.
- Ты, мил человек, заберись вот на валун – повыше чтобы, – хозяин показал на здоровенный камень, выступающий пирамидкой из земли посреди двора. – я ей брошу что-нибудь к валуну – она наклонится, а ты ее и шлепни.
Зачем так сложно обставлять сцену Гриша не понял. Можно и с земли лошадь пристрелить. Видно хозяин и сам сильно волнуется, вот и городит всякую чепуху. Но вызвался помогать, так вызвался. Гриша вскарабкался на камень, обмотал ремень вокруг предплечья, дослал патрон в патронник – изготовился стрелять. Хозяин бросил к камню кусок мякины. Гриша приник к прикладу. Но лошадь, вместо того чтобы послушно потянуться за хлебом, вдруг сделала несколько шагов прямо к камню, чуть склонила голову и протяжно посмотрела на Григория. Потом отвернула голову в сторону. Движения ее были медленные, аккуратные, словно она не хотела нарушить гармонию последних мгновений жизни.
Григорий Гельфенштейн бессильно опустил свой карабин.
- Знаешь, что, - сказал он хозяину, спрыгивая с камня, - вот если бы это был фриц – я бы даже не задумывался. А она – умная… Сердце не позволяет мне, - Григорий приложил пятерню к груди, потом резким движением бросил руку в сторону, словно отмахиваясь от чего-то невидимого, - Прости… Не могу…
В батальоне нашелся, однако, на все руки готовый умелец – сержант Кочкин. Благодаря ему, ребята вечерком отправились-таки на званый ужин с котлетками. Григорий со всеми не пошел.
21 сентября 1941 года
Большая Ижора
Ораниенбаумский пятачок
Воскресенье – вроде бы и выходной, но, как и в любой другой день, Григорий заступил на дежурство в 8 утра. Четыре часа он и его смена: оператор, два радиста с двумя радиостанциями – одна в работе, другая в горячем резерве, часовой и дежурный элетромеханик в машине - обеспечивает электричество – спасибо корове, из Ленинграда в Ижору теперь ток не подают. Интересно, а немцы в Петергофе так и питаются дармовым трофейным электричеством? Наверно да, ведь по тем же линиям свет идет и в Ораниенбаум. И, что интересно, ведь и немцы для Ораниенбаума провода не перерубают – понимают, что им в этом случае также свет вырубят. Вот такой парадокс – советский ток питает и гитлеровцев и наших.
Утро начиналось солнечное, теплое. Позолоченная листва березок вдоль речки играла на солнце как чешуя золотых рыбок, оттененная тяжелым оранжево-песочным червонным золотом сосновых стволов обернутых в темно-зеленый, хвойный бархат ветвей. За соснами внизу – у залива – бликующая полоска моря, сливающаяся у горизонта через прослойку северного берега с бело-голубым небом.
Но взглянуть на эту красоту можно лишь мельком – по пути на дежурство. А так – сиди в полумраке за темными занавесками в кабине и любуйся отражением воздушного океана в зеленоватых импульсах-всплесках под блендой индикатора.
Интересное это, надо вам сказать, занятие – видишь отметку дальности цели и ее азимут по указателю направления излучения антенны, – антенна то вращается над кабиной – один оборот делает за минуту, - и в сознании твоем начинает выстраиваться вся картина воздушного пространства – сколько целей, как далеко, куда летят. Сложная работа, постоянно в напряжении находишься, отвлечься нельзя – моментально рассеется умозрительная картина, все придется заново в голове собирать. Интересно и угадывать намерения самолетов – кто летит, куда, зачем. От этих угадываний много чего зависит – вычислишь противника, его цель – успеешь предупредить. Не вычислишь, ошибёшься – погибнут люди. В пиках-импульсах и количество самолетов рассмотреть можно. Гриша в этой науке преуспел – даже методику расчета написал – как количество определять. Проверить ее только редко удавалось – штаб не докладывал, сколько и где самолетов на самом деле пролетало.
Цели, цели – да, есть цели в воздухе, и свои и чужие. Чужие – далеко – в глубине за линией фронта. Своих – немного совсем. В Борках – рядом совсем - аэродром, в Горской на том берегу, тоже есть, а истребителей там фактически лишь две эскадрильи Ишачков – “И-16” да Чаек “И-153”. Хорошие самолеты, только устарели он немного, скорость не та, да и фюзеляж – полотном обшит…
Гриша привычно диктовал данные оператору. Незаметно прошел первый час дежурства – со свежими силами то! И вдруг отметки с индикатора исчезли. Все и почти разом. Чист небосклон – никого нет. Ни у нас, ни у немцев. Григорий посмотрел на часы – 9.30 Удивительно! Первые выходные, что никто не летает. Вот, так бы целый день прошел. Можно расслабиться немного, приотпустить напряжение. Но глаз от индикатора не оторвать – вдруг что. Иногда хочется приоткрыть занавеску глянуть на свет белый, но знаешь – нельзя. Во-первых, пропустить цель можешь, а во-вторых, – глаза от солнца яркого почти слепнут, потом минуты проходят, прежде чем зрение полностью восстанавливается – недопустимо это для оператора. Лишь на секунды прикроешь глаза ладонями – посмотришь в темноту – дашь глазам отдых - и снова ныряешь внутрь импульсов-самолетов.
Ошибок в деле почти не бывает. Техника надежная – не ошибается. А в штабе воздушного наблюдения и обнаружения самолетов даже и не знают кто и как, по каким данным дает им сообщения о целях. Радиоуловитель самолетов – вещь совершенно секретная. Пару недель назад оператор Шакалов доложил о воздушных целях над Лугой – так и не поверили ему. Он доложил о группе целей, идущих курсом к Усть-Луге – а ему в ответ матом:
- Твою, так и раз эт a к… наблюдатель! Не поднимай панику! Ничего вы знать не можете о той территории. Постов ВНОС и наблюдателей там уже давно нет… и наших войск тоже.
Григорий, старший оператор смены, перехватил трубку:
- На нас не следует кричать, нас матом не возьмешь. Нам просто нужно верить. Паники мы не поднимаем, но через пару минут противник будет уже над нами.
И что ж вы думаете? В штабе дежурный офицер просто бросил трубку. Видно подумал, что провокация, что немцы в линию полевого телефона подключились. Не поверили, в общем!
Но через пару минут над Лужской губой появилось двадцать два “Юнкерса” и давай бомбить береговые сооружения, кораблики в заливе, и гидрографическое судно на рейде. С тех пор к докладам стали относиться внимательнее. Но это, знаете ли, как и все остальное, зависело от конкретного человека, принимающего доклады.
На прошлой неделе в батальоне огласили приказ Военного совета Ленинградского фронта “Ни шагу назад!”. От войск Родина требовала стоять насмерть при обороне занимаемых рубежей. Две недели назад – девятого фашисты снова стали наступать на Ленинград. Ударили по Красному Селу и Лигову. От Ораниенбаума им во фланг и тыл им ударили части 11-го корпуса. В результате, от Лигова немцы повернули в сторону Ораниенбаума, ослабив натиск на сам Ленинград.
15 сентября части 8-й армии в Ижорском секторе оказались отрезаны от Ленинграда – фашисты сумели выйти на Петергофское шоссе. Сам парк и дворцы еще сопротивлялись натиску. 19 сентября фашисты перестали штурмовать Ленинград. Фронт, сомкнув кольцо блокады вокруг города, замер, сдерживаемый огнем дальнобойных батарей. Вот и бросили немцы все силы бросили на Пятачок, стремясь сбросить его в море и, главное, уничтожить ненавистные им батареи, удерживающие город Ленина с суши и морские подходы к Кронштадту.
Гриша на секунду прикрыл глаза – хорошо! Так начинаешь ценить каждую секунду отдыха, что не ценишь, когда секунд этих сливающихся в минуты и проистекающие в часы – без счета.
Григорий отнял ладони от лица, потянулся – немного гимнастики для затекшей спины и шеи. И, вдруг, как током ударило – на индикаторе – совершенно необычная отметка, гигантская – как будто в небе электронный луч наткнулся на железный воздушный рой.
Неужели поломка? Григорий быстро окинул взглядом стойки с аппаратурой – нет вроде бы все на месте, все работает. Импульс с электронно-лучевой трубки исчез – антенна описывала круг лучом над заливом. И вот, антенна вновь стала прощупывать пространство над устьем Луги и дальше – к Новгороду. Что такое?! На экране вновь странный импульс – плотность биений в нем такова, что если техника не врет, то по направлению от Новгорода движется воздушная группировка из никак не меньше чем… секундочку… Еще одна группа! И еще! Елки-палки! Такие большие группы! Самолетов по 18-20. И еще! – у Луги. Там везде у фашистов большие аэродромы.
Григорий отметил время – 9.50. Немедленно передал номера квадратов, количество целей и курс оператору – тот занес данные в журнал и доложил в штаб сухие цифры, сложившиеся из наблюдений.
Григорий стал напряженно подсчитывать сколько же самолетов воздухе. Так, так… получается, что всего в группах движется 170-180 самолетов. Как огромная стая птиц. Ничего себе! Куда же они направляются?
Судя по азимутам, стая эта двинулась вдоль железной дороги от станции Дно по направлению к Красногвардейску. Достигнув Красногвардейска – Сиверской самолеты стали один за другим становиться в большой круг и барражировать над районом все время перестраиваясь. Что это? По новым всплескам видно, что и от Сиверской начали подниматься в воздух самолеты и вставать в этот гигантский круг-карусель. Что они задумали? Гигантский налет на Ленинград? Подготовка перед очередным штурмом? Григорий вновь стал подсчитывать количество самолетов – их стало уже 220-230!
Что ж они задумали? Что замышляют? Куда готовятся лететь? Между тем, воздушная карусель вдруг стала распадаться на три колонны. И вот, одна из них начала понемногу –еле-еле, смещаться в сторону – на Запад! Не к востоку, а на запад – прочь от Ленинграда. Что же это значит? Какую цель они наметили?
Все мышцы напряглись так, словно от их, почти каменного напряжения зависело, правильный или неправильный ответ выдаст мозг. Да и кто знает, какой ответ будет правильным?
Внезапно, капли холодного пота покрыли лоб старшего оператора и, медленно скользя по влажной коже одна за другой, словно бомбы стали падать на стойку, оставляя рваные водяные воронки: – да они же на нас пойдут, на пятачок, на батареи, форты, Ораниенбаум и Кронштадт. Вот что они задумали! С моря зайти! И цель их – дальнобойные батареи флота и береговых укреплений. Сломить их они хотят перед массированным наступлением. Вот оно что!
Григорий страшно взволновался. В штаб вновь ушли сухие шифрованные сообщения. Но противное чувство, что там - на том конце провода еще не знают того, что уже знает он, тяжелой гирькой повисло, где-то там – в глубине, в груди. Гирька эта мешала дышать, тянула всей своей тяжесть вниз, так что пришлось облокотиться на стойку. Дыхание Гриши зачастило, словно он только что пробежал с полной выкладкой.
Рядовой Гельфенштейн понял, что в штабе не знают и не могут знать того, что совсем не следует из сообщения одного из наблюдателей ВНОС. Того, что где-то там, вдалеке, за линией горизонта, воздушная группировка противника количеством столько-то и столько-то, в таком квадрате и в таком квадрате, летит курсом туда-то и туда-то. Это уже бывало раньше: и перегруппировка воздушных сил, и фронтовые бомбардировки. Из цифр доклада вовсе и не следовало, что через совсем короткий промежуток времени черная смертоносная волна накроет последний огневой оплот отчаянно обороняющегося города.
Григорий продолжал следить за индикатором. Импульсы отслеживались уже по трем направлениям на разных дистанциях. Это означало, что и оставшаяся крупная группа самолетов разделилась на две. Отметки на экране показали, что одна группа самолетов пошла курсом на Петергоф, другая – прямо на Ораниенбаум.
Сердце бешено заколотилось. Только он – он один на всем ленинградском фронте знает, что произойдет вскоре в небе Балтики, какая ужасная трагедия может разыграться, если флот, все батареи и части вовремя не подготовиться к столь массированному налету. Что же делать?
Оператор Майоров вновь передал данные в штаб – и снова тишина, будто ничего не происходит. Будто сотни немецких бомбардировщиков и не летят сейчас с тоннами смерти к последней надежде обороняющегося великого города. Где же сигналы воздушной тревоги?
Григорий вдруг резко встал с места, выхватил у оператора микрофон. Майоров с удивлением взглянул на внезапно раскрасневшегося, с каплями пота на лице старшего оператора станции.
Он, что сбрендил? Говорить со штабом собрался? Говорить по полевой проводной связи, которую без сомнения слушала фашистская разведка и доклад об этом страшном нарушении – О РАССЕКРЕЧИВАНИИ передаваемых данных, через несколько мгновений попадет в отдел СМЕРШа. И нарушитель, конечно же, понесет неотвратимую кару по законам военного времени за свое вольнодумство или, того хуже, просто предательство. Но… Все равно пропадать… Если тревога не будет сыграна, кого обвинят в том, что войска не были вовремя оповещены? Точно, не штаб ПВО КБФ. Так что, все равно пропадать – что так, что эдак. Если не заставить их поверить в грозящую невидимую еще опасность – все, капут…
Помолчав секунду, не отрывая глаз от индикатора – вдруг, в последнюю секунду что-то изменится, - Григорий медленно и отчетливо произнес:
- Внимание! Это идут на вас. На ВАС! Не на Ленинград, а НА ВАС! Давайте воздушную тревогу!!! Немедленно! Их много – больше двухста! Тревогу! Сейчас, немедленно давайте воздушную тревогу!
В ответ трубка донесла до Григория лишь сухие пощелкивания линии. Через двадцать ударов сердца, звучавших, так, как будто провод был подсоединен прямо к сердцу, из трубки послышался голос дежурного офицера штаба:
– Вас понял…
Григорий отдал микрофон оператору и опустился на скамью перед стойками с аппаратурой. На фоне гудения электрического генератора за перегородкой, секунды текли вяло и тягуче, как нехотя сползает с чайной ложки капля густого меда в озерцо довоенного стакана с чаем. Кап… Кап… Кап… Кап…
И тут, через деревянную обшивку кабины прорезались первые надрывно протяжные звуки сирены воздушной тревоги. Еще мгновенье, к ней присоединилась еще одна – более пронзительная, после еще и еще – каждая на свой лад,- и многоголосье сирен поплыло над гладью залива…
Гриша откинулся на спинку сидения. Наконец то! Поверили! Он с шумом выдохнул. Ну что ж, – будь, что будет – он сделал все, что мог сделать. Тяжелая гирька внутри словно потеряла вес – так вдруг стало легко и свободно. Так, теперь уже можно работать свободно – их будут готовы встретить.
Григорий продолжал следить за движением самолетов. Три воздушных колонны окончательно сформировались. Одна из них выходит на Кронштадт с юго-запада. Их скорость перемещения велика – спешат гады, чтобы одновременно со всех сторон атаковать. Другая колонна собирается выти на остров с юго-запада, и третья будет атаковать со стороны Петергофа. Терять уже нечего – Григорий стал комментировать происходящее по телефону в штаб открытым текстом. Оператор Майоров отмечал все передвижения целей на настенный каротплан.
Прошло минут 10 – и цели одна за другой исчезли с индикатора Редута. Понятно – близко они уже – попали в мёртвую зону – воронку над станцией диаметром километров 10-15. Направленность излучения антенны такова, что этот участок воздушного пространства не просматривается.
- Вовка! – Гельфенштейн обратился к оператору – пойдем на воздух – проверим, сколько мы их с тобой привели сюда. Минута-две у нас с тобой точно есть, пока они над нами летят. Нам пересчитать с тобой их надо.
Григорий приоткрыл дверь – яркий солнечный свет после полумрака за серо-зелеными брезентовыми занавесками операторской ослепил глаза. Зажмурившись при выходе, он осторожно приоткрыл один глаз, посмотрел на землю. Ага, смотреть уже можно – веки освободили из глухой светомаскировки и второй глаз.
Горизонт чист. Самолетов в воздухе еще не видно. Только с юго-запада слышится тяжелый низкий гул. Летят! Зенитные батареи затаились - молчат орудия. Затаился Кронштадт, корабли, форты. Все напряженно смотрят в небо. Никогда еще так долго зенитным расчетам не приходилось ждать появления противника – целых пять минут от сыгранной воздушной тревоги. И кто вообще может знать, что противник появиться?
Гельфенштейну показалось, что небесный свод сам начал вибрировать, генерируя тягостный гул всей своей голубой чашей, опрокинутой над землей. Жуткое дело. И тут из-за верхушек огромных елей появились колонны немецких самолетов.
Какая страшная картина! На высоте несколько километров - колонны немецких бомбардировщиков. Юнкерсы! Идут в колоннах по четыре, уступом – впереди ведущий. Двухмоторные и одномоторные. Почти 400 моторов. Какой тяжелый гул. Он проникает в тебя и звучит в тебе, отдаваясь резонансом в твоих костях, в твоей голове. Он парализует тебя и ты, словно завороженный смотришь на железный рой, налетающий на тебя с трех сторон, и ты не в силах пошевелиться. А земля молчит, зенитки молчат… Молчат батареи, молчат корабли, молчит Кронштадт.
Григорий передернул плечами, словно чьи-то сильные руки взяли его за плечи и встряхнули. Оцепенение спало. Надо же их пересчитать! Важно сопоставить данные Редута и количество самолетов. Григорий взглянул на часы – без двадцати минут 11.
- Вовка! – крикнул Гельфенштейн оператору, - ты давай вот эту колонну пересчитывай, а я вот эти две возьму.
До того, как раздался первый лающий выстрел зенитного орудия, Григорий успел убедиться, что его расчеты не обманули – в воздухе в трех колоннах было 220-230 самолетов.
В небе перед колонной повисла белая пуховая ватка разрыва зенитного снаряда. Мимо!
Через секунду небо вскипело разрывами. Казалось, что все, что могло стрелять вверх на Пятачке и в Кронштадте – все стреляло, рассеивая построения немцев, заставляя колонны рассыпаться, уходя от выстрелов, не давая прицельно заходить на цели. Небо расчертили в косую линейку дымовые трассы зенитных снарядов. Со стороны Красной Горки грохнул выстрел дальнобойного орудия, отозвавшись раскатистым взрывом высоко в небе, перекрывая гул. С неба на землю сыпались осколки снарядов. “Чвяк!” – крупный осколок впился в землю всего в нескольких метрах.
- Все – уходим! Бегом обратно в аппаратную! – Григорий старался перекричать сплошной гул. Расчет занял свои места. Но горизонт чист – все самолеты в мертвой зоне над станцией. Но, вот, на индикаторе Редута стали появляться отметки, покидающие зону боевых действий. Уходят и по одиночке, и группами. Может, боезапас израсходовали, а, может, и подбили кого. Вот, если бы подбили! Надо подсчитать – свести баланс. Тогда будет ясно, сколько стервятников навсегда отлеталось.
21 сентября отбой воздушной тревоги сыграли в шесть часов вечера. На следующий день налет повторился в точности по сценарию предыдущего дня, только самолетов было меньше – Гриша насчитал их 160-180. Видно всё-таки часть была сбита, а другие получили повреждения. На третий день – 23 сентября, фашисты возобновили наступление на Ленинград, и самолетов прилетело еще меньше - 140-160 штук. Услышав с утра мощную канонаду дальнобойных батарей, Григорий улыбнулся: - Живы батареи-то!
